Аркадий Мурашев

 

 

Русский индус

 

Сведения о родословной русского князя А.И. Порюс-Визапурского весьма скудны Француз А. Домерг, близко знавший князя, сообщает: «Князь Визапур происходил из рода, который царствовал в Азии. После одного из политических переворотов, столь обыкновенных в этой части света (Индии – А.М.), предки князя нашли себе убежище в России».

Индийский мальчик, попавший сначала во Францию и обращенный в христианство, получил имя Александр, при фамилии – Porus. Соединение имен двух царей – Александра Македонского и индийского царя Пора, сошедшихся в 326 г. до н.э. в битве на реке Гидасп, изобличало модное - в «веке минувшем» – тяготение к значащим именам для афро-азиатов, попадавших в Европу.

В России отпрыск раджей Биджапура появился на рубеже 70-80-х годов XVIII века. Известно, что 1 января 1783 года крещеный индийский мальчик был записан сержантом в Киевский гренадерский полк и определен в элитный Сухопутный шляхетный кадетский корпус. В соответствии с российским обычаем, не обошлось без отчества (Иванович) и фамильного прозвища – «Визапурский».

В 1791 году А. Порюс-Визапурский, закончив корпус, начал военную службу прапорщиком Эстляндского егерского корпуса. Последующие записи в формулярном списке – артиллерии штык-юнкер, Переяславский конно-егерский полк (1795), ротмистр гусарского графа Витгенштейна полка (1797), в октябре 1799 года «тем же чином» был переведен в лейб-гусарский  полк.            

Помимо ежедневных полковых разводов, вахт-парадов и караулов гусары не пропускали театральных представлений. Театральные зарисовки А. Порюс-Визапурского пестрят именами артистов разных трупп выступавших в Петербурге – мадам Шевалье, Е. Колосовой, Ш. Ле Пика, Офрена и т.д. Но, похоже, в совершенный восторг приводила гусарского полковника (1800) «дивная Настинька» (Н. Берилова) – «близкая совершенством Терпсихоре, одно из прекрасных украшений нашего балета, обольщает линиями тела, грациозностью и фигурой».

В начале царствования Александра I «потомку раджей Биджапура» удалось добиться признания княжеского достоинства. В феврале 1802 года новоиспеченный князь оставил военную службу и был причислен к Иностранной Коллегии. Осенью «некий итальянский профессор» Черни взялся продемонстрировать в российской столице полеты на воздушном шаре. «В корпусном саду, – вспоминал Фаддей Булгарин, учившийся в ту пору в 1-м Кадетском корпусе, – стали строить огромный амфитеатр, привлекавший множество любопытных. Предприятие Черни взволновало Петербург, и еще до окончания постройки цирка, все первые места были разобраны». Статский советник А.Порюс-Визапурский, не довольствуясь ролью статиста, свел знакомство с профессором, который обещал напористому князю место в экипаже.

В назначенный день «сливки» петербургского бомонда стекались на Васильевский остров. Среди зрителей – Фаддей Булгарин: «Бывший полковником в лейб-гусарском полку, индейский князь Визапур, с своим темно-оливковым лицом (почти черным) и кудрявыми волосами, расхаживал посреди цирка, между множеством гвардейских офицеров и первых щеголей столицы, привлекая на себя общее внимание. На него смотрели с удивлением и каким-то тайным страхом». Впрочем, полет не состоялся – шар, наполнявшийся газом, лопнул.

Не снискав лавров пионера российского воздухоплавания, русский князь представил в 1803 году императору Александру I проект установления торговых связей с Индией через выходцев из этой страны, проживавших в Астрахани. Получив необходимые средства, князь выехал в Астрахань, где нанял трех человек из жителей индийской колонии для своего предприятия. Дальнейшее – чем (и где?) закончился «вояж статского советника» - до сих пор неизвестно.

Впрочем, князь А. Порюс-Визапурский, не отличавшийся излишней скромностью, все же поведал о своих «хожениях». В 1804 году «бывший гвардейский полковник», тактично укрывшись за псевдонимом «P... de V... », издал в типографии 1-го Кадетского корпуса «с дозволения Санктпетербургской ценсуры» книжку «Croquis de Pétersbourg». Забавен эпиграф, коим аноним снабдил свои «петербургские зарисовки»:

Привитый к древу черенок

дает иной отлив.

Им в детстве стал я,

дав что мог,

Я от корней российских принял сок,

Листвой обильной отблагодарив.[1]

А, как известно с давних пор (согласно «Кама-сутре»), «мужчина, изощренный в искусствах, разговорчивый и сладкоречивый, даже не будучи близко знакомым, быстро овладевает сердцами женщин». В 1804 году князь объявился в первопрестольной. Едва ли, впрочем, стихотворными экспромтами колоритный экс-полковник пленил московскую девицу Надежду Сахарову. По свидетельству А. Домерга, «один богатый московский купец, сахаровар, желавший из честолюбия иметь в родне князя, выдал свою дочь за Визапура».                                                              

Так или иначе, но сватовство индуса (свадьба состоялась в пятницу 7 октября 1804 года) однозначно было расценено на Москве как неравный брак. Кто-то из бойких столичных стихотворцев отозвался следующим экспромтом:

Нашлась такая дура,

Что не спросясь Амура,

Пошла за Визапура.                                                                                                                                                      

Глава семейства – 13 июля 1805 года родился сын Александр  – непременный завсегдатай московских гостиных, балов (в моду вошло поднесение цветов дамам на коленях «a la Visapour»), маскарадов, мелькал среди публики на конных бегах.

Не забывал, разумеется, и о театре, где обожал смотреть спектакли французской труппы. Здесь он близко сошелся с актером Луи Антуаном Домергом, сохранившим в мемуарах портрет друга: «Низкий рост, толщина, маленькие блестящие глазки на широком смуглом лице, черные, кудрявые до плеч волосы, наконец, голос представлявший странное сочетание самых тонких и низких звуков, - все это делало князя Визапура настоящим посмешищем. Всякий сказал бы, что это один из волшебных карлов Ариосто. Ум вознаграждал, однако, до некоторой степени странность его наружности. Ответы князя были быстры, остроумны, а память изумительна. Отлично владея французским языком, он возбуждал удивление своим разговором, который был, смотря по обстоятельствам, то важный, то шутливый, то легкий или поучительный и всегда оригинальный. Если вы были ему другом, то он не иначе обращался к вам, как декламируя целые тирады стихами, которые он знал на память или импровизировал в вашу честь».

Французский актер А.Домерг бывал в доме своего приятеля, семейство которого увеличивалось – в 1807 году родился Лев, третьего сына назвали Иваном (1808). Однако, замечал А. Домерг, «метромания и чудачества царственного потомка не гармонировавшие с простотою нравов жениной семьи, делали этот брак очень несчастливым. Даже дети, два мальчика - один белый, а другой смуглый, находились под влиянием несогласия супругов. В своих детских ссорах белый называл брата Визапурским, а смуглый отвечал ему презрительно «Сахаровский».

Статский советник, «находящийся при Коллегии до определения к должности», по-прежнему грешил стихами. Один из стишков, посвященный Елизавете Семеновне Обрезковой, был переведен князем И.М. Долгоруковым и опубликован в журнале «Аглая»:

Быть чувствительной, любезной,

Всех пленять во всех странах

Пылкий ум с душою нежной,

Вид богов носить в чертах.

Вот что целый свет считает

Невозможным отыскать,

Не томуль, тебя кто знает,

Это чудом почитать.

Гастро-поэтического экспромта удостоился и переводчик. «Однажды, проезжая из любопытства через Володимер в Казань, он не застал меня в городе, – рассказывал князь И. Долгоруков, –: я тогда набирал рекрут в Суздале; это было зимою. Вдруг получил от него с эстафетой большой пакет и кулечек. Я не знал, что подумать о такой странности. В пакете нашел коротенькое письмо на  свое имя, в 4-х французских стихах, коими просит меня принять от него 12 самых лучших устерс, изъявляя, между прочим, сожаленье, что не застал меня в губернском городе и не мог со мною ознакомиться. Устерсы были очень хороши: я их съел за завтраком с большим вкусом, и поблагодарил учтивым письмом Его Сиятельство (ибо он назывался графом) за такую приятную ласковость с его стороны. Из Казани он еще прислал мне эпистолу к реке Клязьме, французскими стихами, очень хорошо написанную. Тем началось и кончилось наше знакомство».

Между тем, летом 1812 года французская армия перешла российскую границу. Приближение Наполеона к Москве вызывало разнообразные пересуды о его намерениях...

Множившиеся слухи о “покушении Наполеона на Индию” вызвали вполне естественное намерение сведать о замыслах французского императора. И, числившийся в Коллегии Иностранных дел “до определения к должности” статский советник А. Порюс-Визапурский был призван сыграть на Москве роль в спектакле под условным названием «Мнимая  измена».

По свидетельству А. Домерга, он тайно возвратился в столицу и добился аудиенции у Наполеона: «Совершенно разочаровавшись на счет характера и значения ожидаемого им лица, Наполеон, однако, улыбнулся, глядя на энтузиаста. Нахмуренное чело императора прояснилось. Такое обожание очень ему понравилось. Он ласково поднял Визапура и спросил о причине его визита.

– Истинно великий человек! – отвечал последний, – я хочу служить и умереть под твоими победоносными знаменами, но с одним только условием: чтобы не быть мне против России, хотя я и должен на нее сильно жаловаться.

– Но ваша жена? Дети?... – заметил император, – Вы, прежде всего, имеете обязанности относительно вашего семейства...

– Моя жена, – отвечал Визапур, – имеет достаточно средств, чтобы обойтись без меня, а я со своими способностями сумею обойтись без нея. Ничто не привязывает меня к этой неблагодарной стране. При том же сегодняшний мой поступок относительно Вашего Величества не допускает возвращения назад: его сочтут изменою, и я пропал.

В беспорядочном полете фантазии этого человека Наполеон сумел подметить проблески ума и сообразил пользу, которую он мог ему доставить своим знанием страны (Индии ? – А.М.). Думая, что Визапур может со временем ему пригодиться, Наполеон на другой день отправил его в карете с курьером в Париж. Но неприятельские отряды уже отрезали пути сообщения: Курьер был остановлен и несчастного Визапура узнали. Теперь уже, несмотря на мольбы и просьбы в александрийских  стихах, его осудили на смерть и, как сам он себе напророчил, без пощады расстреляли за измену Отечеству».

С трагической развязкой А. Домерг, похоже, перестарался. Ибо статскому советнику не довелось испытать «дубины народной войны» – в официальных «Месяцословах» статский советник князь А.И. Порюс-Визапурский числился по ведомству иностранных дел до своей смерти, последовавшей в 1823 году.

Князь практически исчез из «послепожарных» воспоминаний соотечественников. Полного затмения, впрочем, не было. Мистического «графа Визапура» не забывал князь И. Долгоруков. Всякий раз чувствительно вспоминал брата-рифмача. При виде «устерс,

Которых где при мне за стол не подадут,

А в памяти моей граф Визапур как тут».

Интимно-аппетитные ассоциации князя-гурмана все же – исключение. В столичном обществе титулованный индус, подобно пушкинскому Ибрагиму, представлялся, похоже, в образе «какого-то редкого зверя, творения особенного, чужого, перенесенного в мир, не имеющий с ним ничего общего».

А потому не удивительно, что имя «Визапур» всплыло в Хреновом, в элитном заводе графа А.Г. Орлова-Чесменского, что в Орловской губернии. В 1822-м, рожденного вороного жеребенка назвали «Визапуром I-м». Вслед за ним – Визапур 2-й, Визапур 3-й (картина Н. Сверчкова), Визапур 4-й…Тонким ценителем экстерьера был граф Л. Толстой: «Вязопуриха вздохнула и понюхала мерина. Вздохнул и мерин» –  в повести «Холстомер».

Некоторые черты загадочного выходца с Востока угадываются и в эпизодическом образе, помянутом А. Чацким в одном из «черновых» монологов комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»:

«А этот, как его, он турок или грек,

Известен всем, живет на рынках?

Князь? Или граф? Кто он таков?

Опустошитель (первоначально: распорядитель) всех столов

На свадьбах и поминках..

Уточненый портрет турка-грека, опубликованный в театральном альманахе «Русская Талия на 1825 год», стал каноническим:

« А этот, как его, он турок или грек,

Тот черномазенький, на ножках журавлиных,

Не знаю как его зовут,

Куда ни сунься: тут как тут,

В столовых и гостиных».

                                                                                                                 

***

 

“Croquis de Pétersbourg” практически не были известны специалистам по отечественной истории и словесности. Впрочем, это относится и к ее автору, долгое время числившемуся среди мифических “чудаков и оригиналов” столицы.

К 300-й годовщине основания С.-Петербурга издательским домом «Коло» (С.-Петербург) впервые подготовлен к изданию русский перевод «Петербургских зарисовок» князя А. Порюс-Визапурского. Текст переведен Е. Грановской, отредактирован А. Полонским и М. Пантелеевым. Переложение стихов князя А. Порюс-Визапурского на русский язык осуществлено М. Пантелеевым, А. Полонским, Т. Шияном.

Ниже мы публикуем два фрагмента из книги.

 

 

Эпистола Петербургу

 

Любуюсь я тобой, великолепный град,

Там, где в былые дни, среди болотной тины

Лягушки квакали, теперь дворцы стоят

И можно лицезреть прекрасные картины.

Героем покорен, ты, явленный из вод,

Великая жены стал признанным твореньем,

Дар мирозданью от ея щедрот,

Вместившей римский блеск в сегодняшнее время.

 

Люблю я берега большой твоей реки,

Где путешественник чаруется простором,

И юные бредут любовники — легки,

Увлечены неспешным разговором.

Адмиралтейства шпиль и храмов купола,

И площадей разлет, и яркость фейерверка…

Как часты праздники! Гудят колокола,

И тысячи огней сверкают где-то сверху.

В твоих домах, где вкус и роскошь правят бал —

Собрания, там муз взыскательных даренья,

Объединит Багдад и Лондон карнавал,

Пальмиру и Париж в одно и то же время.

А бронза и гранит, украсивши простор,

Нам облегчают жизнь в любое время года,

Как будто некий бог над нами длань простер,

И щедростью людей украшена природа.

Еще каналов сеть, еще мостов гранит,

Проворство кораблей, то юрких, то могучих,

Совсем не Франция, где непотребный вид,

И на мосту лежат бесформенные кучи.

 

Прекраснейший чертеж любимых берегов

Так дорог сердцу, что, по милости богов

Считаем лучшей мы нам посланную долю

И хвалим каждый день, — я истинно глаголю.

Пусть торжествует град, пусть процветает Русь, —

По милости того, кто крепит наш союз,

Наследник Цезаря, наш щедрый повелитель,

Великий государь, возлюбленный даритель.

Да, у него есть все, что ценится на свете,

Что пробуждает жизнь, что разгоняет тьму,

Осанка, ясный взор, улыбка, добродетель,

И мы, сыны его, принадлежим ему.

 

Мое перо, увы, бессильно перед этой

Задачей описать великие черты,

Когда сердца людей теплом его согреты,

И каждый новый день — заложник красоты…

Так иногда весной забрезжит на восходе

Необоримый свет, и нежатся поля,

И чу! Ликует все в томительной природе,

Туман уходит прочь, цветов полна земля…

Желают птицы петь, и люди просыпаться,

Алмазный воздух свеж, вотще царит уют…

Так театр ждет премьер, так сцена ждет оваций…

Еще всего лишь миг, и вот они поют…

Вот так же и она, подобная восходу,

Является в толпе, царица, солнца свет,

Как радостно мне петь, тебе слагая оду,

О госпожа моя, моя Елизавет!

Благоуханна жизнь в местах гостеприимных,

Я бедный странник был, мне дали здесь приют,

Средь летних вечеров, в чреде соблазнов зимних

Тебе обязан тем, что так я счастлив тут.

Да, с самых детских лет тебе я был обязан,

Я при смерти лежал, но ты меня спасла,

Вернула дом и кров, любовь и веру разом,

И гордый город сей как истину дала.

 

О, как же я здесь горд, что я не стал изгоем,

Моих царей ко мне прославлю доброту,

Я благодарен им, оставшись сам собою,

Благослови Господь прекрасную чету![1]

 

 

 

Анекдоты о Титусе[2]

Фактические события были гораздо лучше,

чем я смог их описать

Молодой человек сидел в ожидании в приемной Императора и ждал приема. Иностранец, без рекомендации, он намеревался обратиться к Титусу с прошением. На глаза ему попался чистый лист бумаги, и он начертал на нем следующие строки:

 

Попавшему в затруднение

всегда тяжело ожидание,

Томится он, и тем менее

уверен в успехе заранее,

И только, Сир, ваши подданные

спокойны и твердо знают,

Что дар повелителя подлинный

больше, чем ожидают[2].

 

Такое доверие внушает этот всеми обожаемый монарх. Мы уверены, что получим все, о чем попросим, если представится возможность. Это чувство настолько глубоко укоренилось в нас, что любой россиянин, в случае отказа, нисколько не сомневается, что его просьба была абсолютна невыполнима.

Тщетны были попытки императора запретить своим подданным выходить из коляски при виде его экипажа. Чувство влечет нас к нему. Единственное, что ему удалось сделать, чтобы избежать этих неуместных проявлений во время его прогулок, — это запретить оказывать особое предпочтение императорскому экипажу. И от этого наша привязанность к нему становится еще больше.

Все знают, какое прекрасное зрелище являет собой ледоход. В 1801 году, император отправился на берег реки, чтобы полюбоваться им, и множество людей, которые там находились, забыли обо всем, и смотрели только на Александра[3].

 

Пусть я и стар, и еле на ногах,

Но тут пробьюсь. В толпе все ближе, ближе.

Наш император. Он прекрасен. Ах!

Когда еще подобное увижу?

Какой высокий лоб. Как тонок стан,

Как благороден он. И нет изъяну.

Я забываю, что я очень стар,

Я забываю незалеченную рану.

Гляди, мой сын. Осуществляешь ты

Свои мечты. Вот он - источник счастья,

Венец созданья, символ красоты,

Незамутненный образ царской власти.

А мы — народ. И мы падем во прах.

Он — нашей жизни смысл и оправданье.

Я видел императора. Я прав.

Исполнено последнее желанье[3].

 

— Как вам на новом месте? — спросил однажды император юношу, который только что был переведен на другое место службы.

— Все хорошо, Государь, разве что самая малость.

— Что же? — Для кого-то это пустяк, а для меня — важно.

— Да что же, наконец?

— Мое жалованье.

— Не беспокойтесь об этом, — сказал Титус, и через несколько дней Его Величество не отказал себе в удовольствии лично сообщить молодому человеку, что дело сделано. Император великодушно распорядился, чтобы новое жалованье ему было установлено, начиная со дня перевода.

Господа демократы! Вот это монархия! Судите сами и делайте выводы, если вы на это способны.

 

Один полицейский генерал при отъезде просил у Титуса инструкций.

— Вам достаточно одной, — сказал ему император, — всегда помните, что властные чины существуют для граждан, а не граждане для них. Не считайте себя тысячелетним вороном, сидящим на вершине пирамиды.

 

Во время одного путешествия, предпринятого императором в 1802 году, его экипажи следовали за ним, а сам он, одетый в форму простого офицера, выехал вперед. На станции он заметил солдата-ветерана, чье лицо и седины привлекли его внимание. Никто не узнал Титуса, и он воспользовался этим, чтобы завязать разговор с инвалидом и спросить его, кого он ждет.

— Императора, — ответил старый солдат, — Он должен проехать здесь, и я не прощу себе, если не воспользуюсь случаем увидеть его, этого благодетеля, который так заботится о нас.

Доброе лицо офицера, его внимание, развязало язык старику, и он заговорил об императоре, хваля его с чувством истинного патриотизма, осуждая некоторые вещи, которые были доступны его пониманию. Он говорил об обязанностях любого отца семейства и по ним судил об обязанностях отца государства.

Титус слушал красноречивые простодушные рассуждения этого доброго малого и наслаждался бескорыстными похвалами и доказательствами народной любви, адресованными ему за его благодеяния и добродетели.

Старик хотел уйти приодеться получше, чтобы встретить императора, заметив, что его экипажи уже приближаются.

— Останьтесь, — говорит ему молодой офицер, — вы уже увидели того, кого ждете.

— Как это?

— Да, друг мой, вы его уже увидели и сейчас вы с ним разговариваете.

…Солдат считает, что его обманывают, но при приближении свиты императора, он понимает, что это правда, и падает к ногам Титуса. Тот поднимает его, обнимает, благодарит за привязанность, за доставленное ему удовольствие и особенно за его советы.

Эта встреча, как еще одно проявление добродетели Александра, осталась в памяти семьи ветерана и во всех чувствительных сердцах.

 

В 1802 году на одном из маскарадов почтальон разносил записки. Одна из записок была подписана: “Титусу от Истины”. Вот ее содержание.

 

Я истина, и твердо знаю,

О чем сказать желаю, Сир,

На Вас сегодня уповает,

Вас любит просвещенный мир.

О Государь, добра даритель

И справедливый судия,

К Вам, незабвенный повелитель,

Сегодня припадаю я.

Пусть Ваше имя принесет

Покой России и почет[4].

 

Автор записки неизвестен, и это доказательство того, что им руководила только истина, и только под ее влиянием были написаны следующие строки:

 

Проклятие тому, кто гнусно полагает,

Что сын раджей индийских возьмет перо льстеца.

Искусство низкой лжи индийцы отвергают

Как главное от века орудье подлеца.[5]

 

Только что я узнал еще один факт, достойный быть вписанным в перечень благодеяний Титуса. Император, как обычно, быстро ехал вдоль реки Неман[4] и вдруг заметил на берегу толпу людей, собравшихся вокруг какого-то человека. Несчастный лежал, не подавая признаков жизни. Он вместе с другими тянул лодку против течения. Лодка наскочила на скалу, веревка оборвалась, все, кто ее тащил, попадали, и один из них, ударившись о камень, потерял сознание. Император останавливает свой экипаж и экипаж своего врача, бежит к пострадавшему, поддерживает его под руки, помогает пустить ему кровь и завязывает руку своим платком. Берет бричку одного из своих курьеров, самолично помогает наполнить ее свежей травой, чтобы поудобнее уложить больного, и, дав ему несколько дукатов, отправляет в ближайший город Ковно, а сам продолжает путь в Петербург, который, не имея счастья его лицезреть в течение почти месяца, жаждет снова увидеть его. Этот случай произошел 6 июня 1802 года[5].