К.и.н., Аркадий МУРАШЕВ

"Библиотеку мою со шкафами отдаю в Румянцевский музей…" (штрихи к портрету Ф.В.Чижова)

 

"Дядя Чижов" - так именовали Ф.В.Чижова в семье его друга Д.В.Поленова. "Ворчуном-дяденькой", естественно, в шутку называл Федора Васильевича С.И.Мамонтов в письмах к другу В.Д.Поленову. Словами друзья не ограничились - Савва сделал бюст, а Василий написал портрет Чижова. Впрочем, колоритного Ф.В.Чижова знали и ценили не только "дети", но и "отцы" - Н.Гоголь, И.Айвазовский, А.Иванов, И.Тургенев, А.Хомяков, И.Киреевский, Т.Морозов, И.Мамонтов и другие.

 

Федор Васильевич Чижов родился 27 февраля 1811 года в семье учителя Костромской губернской гимназии. Его отец, Василий Васильевич Чижов, преподававший историю (с включением мифологии), статистику и начала философии, в начале 1820-х годов был произведен “по выслуге” в чин VIII класса (коллежский асессор), дававший права на потомственное дворянство.

“Начало как образованию, так и нравственному развитию” Ф.Чижов, по собственному признанию, получил в Костроме. Гимназический курс, однако, завершил в Петербурге. Там же Федор Чижов, казеннокоштный учащийся 3-й гимназии, завел дневник. Вот одна из первых записей (1826): “Государь (Николай I – А.М.) так деятелен, что нельзя описать. Во все входит как истинный хозяин, на все обращает внимание, и ничто не может укрыться от проницательных взоров его”.

Вскоре характер дневниковых записей меняется - в 1829 г. Ф.Чижов поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. Занятия, частные уроки. Общительный Федор Чижов знакомится с Александром Никитенко. На квартире последнего - святые пятницы, литературно-философские беседы университетских питомцев, где присутствуют Д.Поленов, И.Гебгардт, В.Печерин. “Юное поколение, все ломающее, но не лихо, правда”, - позднее вспоминал Ф.Чижов.

По окончании курса в 1832-м кандидатом физико-математических наук, Ф.Чижов был оставлен при университете по кафедре чистой и прикладной математики, совершенствовался в специальности под руководством академика М.М.Остроградского.

Тогда же, судя по всему, молодой адъюнкт попал на заметку III Отделения. Впрочем, ответ на вопрос (“Еще в Петербурге, в 1834 и 1835 гг., вы обнаруживали либерализм в политическом и нравственном отношении и занимались какой-то статьей тайно”) он держал позже: “Здесь намекается на мою арифметику для простого народа, начатую и оставленную на двух-трех листах”.

В 1834-м, адъюнкт-профессор Ф.В.Чижов знакомится с новым коллегой - Н.В.Гоголем-Яновским, читавшим лекции по истории средних веков для студентов филологического отделения. О своих впечатлениях Ф.Чижов впоследствии поведал биографу писателя П.Кулишу: “Гоголь сошелся с нами хорошо, как с новыми товарищами; но мы встретили его холодно. Не знаю как кто, но я только по одному: я смотрел на науку чересчур лирически, видел в ней высокое, чуть-чуть не священное дело, и потому от человека, бравшегося быть преподавателем, требовал полного и безусловного посвящения себя ей... К тому же Гоголь тогда, как писатель-художник, едва показался: мы, большинство, толпа не обращали еще дельного внимания на его “Вечера на Хуторе”; наконец и самое вступление его в университет путем окольным отдаляло нас от него, как от человека. По всему этому сношения с ним у меня были весьма форменные, и то весьма редкие”.

Вскоре, однако, Гоголь оставил университет. А Ф.Чижов напечатал в 1836 г. и с успехом защитил магистерскую диссертацию “Об общей теории равновесия с применением к равновесию жидкостей и определению фигуры Земли”.

Публичная защита - в ту пору “совершенная новость” в университетской жизни - не была обойдена вниманием А.Никитенко, записавшим в “Дневнике”: “[1836] Декабрь, 8...Чижов защищал какую-то новую теорию Остроградского о равновесии жидких тел. Тут, разумеется, я ничего не понял, но знатоки говорят, что Чижов на все возражения отвечал дельно и искусно”.

Через два года опубликовал переводную работу “Паровые машины. История, описание и приложение их, взятые из сочинений Пертингтона, Стеффенсона и Араго”. Автор, скрывшись за псевдонимом Ф.Ч., снабдил книгу эпиграфом: “Если судьба не отпустила нам таланта быть знаменитым, то почти всегда возможно делать дело, которое приносит пользу”.

Однако, как вспоминал И.Аксаков, не занятия математикою и механикою были его призванием. Скромное поприще ученого не могло удовлетворить этой деятельной, пылкой, разнообразно одаренной природы. Его влекла к себе жизнь, знакомства с людьми; ему нужно было применить к живому делу богатый запас воли и нравственной власти и утолить потребность сильного художественного инстинкта”.

Интересы молодого магистра смещаются в сторону словесности, истории и философии. Ф.В.Чижов читает курсы в университете, слушает лекции в Медицинской академии, изучает книги по физиологии. Его статьи появляются в “Журнале Министерства народного просвещения”, “Отечественных записках”, “Сыне Отечества”, “Библиотеке для чтения”. Ученый занимается и переводами, вторгаясь в области весьма далекие от предмета его университетских лекций.

Ф.В.Чижов сближается с литературно-художественным миром Петербурга (граф Ф.М.Толстой, Н.В.Кукольник, М.И.Глинка и т.д.). Случай свел адъюнкта Чижова (“строгого к себе и другим, широко образованного”) с малороссийским семейством Галаган. Федор Васильевич принял участие в воспитании и образовании их сына Григория, подготовив его к поступлению в университет. Занятия с учеником, несомненно, повлияли на дальнейшую судьбу наставника. “Труд каждого над образованием своего характера, - размышлял Ф.Чижов, - есть не только обязанность в отношении к самому себе и своему семейству, но и вообще ко всем нашим ближним. Это один из самых верных путей к приобретению истинного человеческого достоинства. Самая важная услуга, какую мы можем обещать миру вместо преобразования целого мира, состоит не более как в исправлении нашего характера и в преобразовании самих себя. Правду говорит старинная английская поговорка: “если бы всякий вздумал исправить самого себя, все было бы исправлено”..”.

В 1840 году, когда Г.Галаган закончил юридический факультет, оставил университет и Ф.Чижов, уехав в Малороссию, в родовое имение Галаганов Сокиренцы.

В следующем году Ф.Чижов отправляется в свою первую заграничную поездку. Намереваясь “прежде всего, поправить здоровье”, в дальнейшем он предполагал заняться изучением столь увлекшей его истории искусства. “Нитью моего странствования по лабиринту жизни, - сообщал путешественник “доброму другу” Александру Никитенко, - выбрал я искусство, то есть жизнь сердца, во-первых, в нем все яснее высказывается, потому менее подчиняется обстоятельствам, во-вторых, сами люди в нем благороднее”.

Колеся по Европе, знакомясь с достопримечательностями западных стран, Ф.Чижов буквально боготворил Италию (“Италия образует душу одним, она дает простор всему, что есть в ней Божественного”), всякий раз становившейся его “зимней квартирой”. В течение ряда лет он работал в библиотеках Венеции и Ватикана над историей Венецианской республики, стремясь изобразить “переход от жизни чувства средней истории к жизни ума, анализа, явившегося в новой истории”.

В Риме осматривает галереи. Посещает мастерские соотечественников (Ф.Бруни, И.Айвазовский, Ф.Моллер, Ф.Иордан и др.). Один из русских “колонистов” гравер Ф.Иордан вспоминал: “В одно время с нами в Риме находился также Федор Васильевич Чижов, ревностный поклонник искусства, содействовавший художникам посредством печати, как корреспондент разных газет, и рекомендациями; он был малого роста, сутуловат, много делал добра, особенно бедным художникам. Мы посетили с ним малороссийских богачей Галаган, с которыми Ф.Чижов познакомил меня... Семейство Галаган состояло из престарелого Галагана, его племянника Григория Павловича Галаган, которого воспитал Ф.В.Чижов, вселив в нем любовь и уважение к художеству и его деятелям, и матери его Екат. Алекс. Галаган. Григорий Павлович Галаган сделал первую покупку в Риме, купив на народной выставке картину И.К.Айвазовского “Морской вид”.

Особенно близко Ф.Чижов сошелся с Александром Ивановым, с которым “всегда неразлучно ходили обедать в трактир к Фалькону” (Al Falcone). Он не только высоко ставил (“мне ваша картина не только ваше произведение, мне в ней видна будущность целой школы”), но и всячески опекал, хлопоча о пособии (в частности, осенью 1842 г. в Дюссельдорфе через В.А.Жуковского) для завершения произведения А.Иванова. О картине “Явление Мессии народу” и трудностях художника Ф.Чижов написал статью, напечатанную в “С.-Петербургских ведомостях” (октябрь 1842 г.). Упомянул о ней и сам А.Иванов в письме из Рима (декабрь 1842 г.) к отцу: “Статья о русских художниках, напечатанная в академических ведомостях, написана Чижовым, профессором петербургского университета. Он теперь здесь, в Риме, постарался со мною сблизиться, и мы теперь с ним, как друзья. Однакож, наша приязнь началась по напечатании его статьи, о которой я совсем не знал, и потому не думайте, чтобы тут закрадывалась с моей стороны какая охота к печатным похвалам: я право не Гайвазовский”.

В “вечном городе” Ф.Чижов вновь встретился с Н.Гоголем. Через него познакомился с Н.Языковым. Зимой 1842-1843 гг. они втроем жили в доме № 126 на Via Felice. “Во втором этаже жил Языков, - вспоминал Федор Васильевич, - в третьем Гоголь, в четвертом я. Видались мы едва ли не ежедневно. С Языковым мы жили совершенно по-братски, как говорится, душа в душу, и остались истинными братьями до последней минуты его; с Гоголем никак не сходились. Почему? я себе определить не мог”.

В записке о римской жизни, написанной по просьбе П.Кулиша, Чижов рассказывал: “Однажды мы собрались, по обыкновению, у Языкова. Языков, больной, молча, повесив голову и опустив ее почти на грудь, сидел в своих креслах; Иванов дремал, подперши голову руками; Гоголь лежал на одном диване, я полулежал на другом. Молчание продолжалось едва ли не с час времени. Гоголь первый прервал его. “Вот, - говорит, - с нас можно сделать этюд воинов, спящих при гробе Господнем”. И после, когда уже нам казалось, что время расходиться, он всегда говаривал: “Что, господа, не пора ли нам окончить нашу шумную беседу?”. “Молчаливость” писателя Чижов объяснял тем, что “тогда в душе Гоголя была сильная внутренняя работа, поглотившая его совершенно и овладевшая им самим”.

Между тем, через Н.Языкова (“Языков был в глазах моих святым человеком”), близкого к славянофилам по родству (сестра была замужем за А.Хомяковым), Федор Васильевич, кажется, впервые узнал о московских “староверах”. В квартире поэта состоялось знакомство Федора Васильевича с Е.А.Свербеевой. Развитию славяномании несомненно способствовало и посещении им в 1843 г. Истрии, Далмации и Черногории. “Я видел самое пламенное сочувствие ко мне, как к русскому, - вспоминал Ф.Чижов, - Черногорье было последним местом, которое совершенно привязало меня к славянам и заставило невольно всем моим понятиям сосредоточиться на этом вопросе, о котором до того мне не приходило и в голову”.

Новые путешествия по балканским землям (в 1844-1845 гг.), общение со славянскими общественными деятелями (Л.Гаем, С.Вразом, Я.Колларом, Л.Штуром и др.) привели к тому, что Ф.Чижов, по собственному признанию, “всею душою отдался славянскому вопросу, в славянстве видел зарю грядущего периода истории, в нем чаял перерождение человечества”.

О своих впечатления и планах Чижов сообщает в письме к А.Иванову: “[Вена, 1 сентября 1845 г.] Завтра еду в Россию. Что надобно сказать вам, это то, что жизнь славянская развивается сильно; некоторые племена смотрят на Россию как на солнце, долженствующее осветить период новой жизни. По их верованиям, русский язык должен сделаться языком Славян, по крайней мере, книжным и политическим; Русская вера - верою Славян... Здесь был. У [варов], наш министр, с сыном. Я к нему явился, разумеется, с бородою. Он искусно уклонился, чтобы не слушать о движении Славян; но просил меня познакомиться с сыном... Кажется, министр намерен хлопотать о позволении издавать мне журнал в Москве. Условия его, что там не будет переводного с Запада: все свое и еще славянское. Славяне от этого в восторге”.

Вернувшись в Россию, Федор Васильевич остановился в Москве, где он уже был известен по публикациям (“Москвитянин”, “Московский Литературный и Ученый сборник”). Есть в “третьем Риме” и знакомые (Е.А.Свербеева, В.А.Елагин), наконец, ждет “брат” - Н.М.Языков, который не преминул отписать Н.Гоголю: “Чижов - муж доблести великой, он славно поднял бы наш кружок, наши души, нервы, если бы имел средства в Москве остаться. Он теперь прямо из славянских земель со свежими сведениями, глубокими убеждениями и притом красноречив: его можно назвать звездой Востока”.

Между тем, Ф.Чижов познакомился с лидерами московского кружка - А.С.Хомяковым (“всех выше по уму, по таланту, по обширности взгляда и по начитанности”), И.В.Киреевским (“все говорили о моем будущем журнале”), К.С.Аксаковым. И.Аксаков свидетельствует, что Чижов “примкнул к этому кругу уже вполне созревшим, - путем самобытного развития дойдя до полного тождества в главных основаниях и воззрениях. Ему не от чего было и отрекаться: он нашел то, чего искал, только утвердился в направлении и расширил миросозерцание”.

“Москва приняла меня превосходно, - сообщал Федор Васильевич своему римскому другу А.А.Иванову, - но ничего не решила в отношении к ходу моей деятельности... Что скверно в Москве и вместе хорошо, это то, что там образовались в умственном мире партии: одни все видят в России (к ним по душе принадлежу и я), всё находят в ней и ее старине (тут я немного тише) и сильно в душе враждуют с Европою. Другие все видят в Европе. Эти последние сильнее не собственными силами - средствами. Европа дает им способ обольщать люд русский. Они в нескольких журналах набивают листы всем, что попадется в Европе, и этою кой-как подготовленною пищею кормят умственные желудки. Наши ленивы, но их бранить трудно”.

Побывал Федор Васильевич и в С.-Петербурге, где встретился с Ю.Самариным, нанес визит ректору университета и издателю П.Плетневу, о чем последний сообщил в письме своему постоянному адресату Я.Гроту (апрель 1846 г.): “Вчера же был у меня Федор Васильевич Чижов, по математике некогда бывший у нас адъюнктом, учившийся у Остроградского...ездивший за границею лет шесть и предавшийся ныне (как сам выразился) искусству. Вообрази: у него пребезобразная большая борода клином, наподобие раскольничьей, и волосы в кружок. Как сочетать с этим мелочным обезьянством ум и высокость души художнической?”.

Вновь окунувшись в жизнь первопрестольной (по А.Герцену: “В понедельник собирались у Чаадаева, в пятницу у Свербеева, в воскресенье у А.П.Елагиной”), Ф.Чижов с грустью констатировал: “чудо, сколько данных для деятельности, и никакой существенной деятельности... Москва - медвежья берлога: литераторы сидят и сосут лапу. Между ними множество образованности, начитанности, любви к России, уменья писать - и всё ничего не далося. Разумеется, все-таки здесь есть надежда, а в Петербурге уже и того не жди”.

Кажется, именно тогда Чижов утвердился в мысли о создании периодического печатного органа (“обществу необходимы благонамеренные руководители мнений”), какового у славянофилов не было. Несколько сборников, изданных в 1840-е годы, никак не заменяли журнала, и славянофильство было плохо известно русскому обществу. Читатели журналов того времени судили о славянофильстве по пересказам, подчас недоброжелательным. Показательны в этом отношении слова Ю.Самарина, сказанные в 1861 г.: “Странная судьба русской земли. Целые поколения кормятся и вдохновляются Белинским, а Хомякова узнали и оценили пять-шесть человек”.

Летом 1846 года энергичный Ф.В.Чижов при финансовой поддержке Н.Языкова и участии Е.А.Свербеевой приобрел у петербуржца С.Н.Глинки права на журнал “Русский вестник”, получив к тому же разрешение перенести его в Москву. Предполагая начать издание с 1848 г., Чижов вновь отправился за границу, намереваясь найти корреспондентов для своего журнала. “В своем путешествии по славянским землям, - вспоминал И.Аксаков, - как-то удалось ему помочь черногорцам выгрузить оружие на Далматском берегу. Это обстоятельство, а равно и посещение им австрийских славян вызвало донос на него от австрийского правительства русскому”.

В Риме Федор Васильевич встретился с А.Ивановым. Там же, за границей, его застало известие о смерти Н.Языкова. Близкая к Свербеевым, Е.И.Попова записала в своем дневнике: “[3 марта 1847 г.] Письмо Чижова в ответ на уведомление о кончине Николая Михайловича чрезвычайно трогательно. Он говорит в нем: “зачем мне прямо не сказали, что его уже нет на свете? Я догадывался об этом, а между тем не смел приносить молитвы за упокой, молитвы, где душа наша как бы соединяется с отшедшею”.

Весной 1847 г. Ф.В.Чижов, понуждаемый москвичами недовольными отсрочкой журнала, решил вернуться в Москву. Накануне отъезда, в Венеции он получил письмо из Неаполя от Н.Гоголя: “Мне было очень прискорбно узнать из письма вашего (от 20 марта) о вашем решении так рано оставить Италию. А я думал было с вами увидаться в Риме, в первых числах мая. Мне хотелось о многом с вами переговорить лично, и это была единственная причина тому, что я не отвечал на ваше прежнее, очень доброе и милое письмецо”.

В мае 1847 г. при возвращении в Россию Чижов был арестован на границе по доносу австрийского правительства и подозрению в причастности к Кирилло-мефодиевскому обществу. Совершив “невольное путешествие” от Радзивиллова в Петербург”, надворный советник Чижов две недели провел в Петропавловской крепости.

После допросов в III Отделении Ф.Чижов был отпущен на свободу. “Он был у меня, - записывал последний свои впечатления в дневник, и рассказывал мне много любопытного о вопросах, которые ему предлагались, и о своих ответах на них. Ответы эти он давал сначала устно, а потом сам же излагал на бумагу для доклада государю. Если верить ему, он не говорил ничего компрометирующего убеждения противные его школе... Его почтенные духовники, Леонтий Васильевич [Дубельт] и граф Орлов... заметили ему на прощанье, что он слишком пылок и потому ему еще пока нельзя разрешить издание журнала в Москве”. Отзыв Л.Дубельта случилась услышать И.Аксакову, а записать со слов последнего – Аркадию Черокову, личному секретарю Ф.Чижова: “Когда через несколько времени после Чижова довелось И.С.Аксакову занять помещение в той же крепости, то Дубельт, провожая его... пояснил, что отведет ему наилучшую камеру, где недавно еще сидел какой-то Чижов, профессор, “очень бедовый, упрямый и пресердитый”, и, рассказывая как о незнакомце, об его упорстве, своеобычности, заключил аттестацией: “это был какой-то чорт, а не человек”.

Литератор, связанный обязательством все написанное предоставлять в собственную Его Императорского Величества канцелярию и находившийся под надзором полиции, должен был расстаться с мечтой об издании “Русского вестника”. В конечном итоге Чижов перебрался на жительство в Малороссию.

“Я втайне желал, - писал Федор Васильевич из Стародуба (декабрь 1847 г.) Николаю Васильевичу, - чтобы отложилось время задуманного мной журнала, между прочими причинами и для большего усиления в языке. Журнал не дает времени обдумывать и перечитывать; там часто должны являться скороспелки... Молодые москвичи сильно мне нравятся; одно меня от них немного отклоняет, - это их вражда к европейскому, и отклоняет тем сильнее, чем я, грешный, и сам чувствую ее в себе довольно. А согласитесь с тем, что на вражде не выедешь, и самая вражда - ясное указание, что видишь одну внешность, одно незаконное, между тем как во всем прожитом людьми основа всегда законна. Созревшее поколение (я все говорю о Москве) благородно, благонамеренно, с чистыми побуждениями, но беда одна, что все это никак не хочет подчинить себя труду правильному. По мне призвание - призванием, а труд - трудом. Труд - великое дело; когда сам трудишься, как-то вместе с тем даешь цену и труду другого; в работе поденщика не видишь ничего унизительного, а только благодаришь Бога, что Он эту работу просветил и возвеличил убеждением”.

Весной следующего года он встретился в Киеве с Н.Гоголем, вернувшимся из путешествия по “святым местам”. На вечере у М.В.Юзефовича (попечитель киевского учебного округа – А.М.), - вспоминал Федор Васильевич, - “Гоголь был молчалив, только при расставании он просил меня, не можем ли мы сойтись на другой день рано утром в саду. Я пришел в общественный сад рано, часов в шесть утра; тотчас же пришел и Гоголь. Мы много ходили по Киеву; но больше молчали; несмотря на то, не знаю, как ему, а мне было приятно ходить с ним молча. Он спросил меня: где я думаю жить? “Не знаю, - говорю я, - вероятно, в Москве”. “Да, отвечал мне Гоголь, - кто сильно вжился в жизнь римскую, тому после Рима только Москва и может нравиться”…Мы назначили вечером сойтись в Лавре, но там виделись только на несколько минут: он торопился”.

Между тем, в то лето Федор Васильевич наведывался в Лавру часто – задумав сочинение о различии между иконописью и живописью, беседовал с монахами. В письмах А.Иванову сообщал и о том, что читает “соборы и творения отцов церкви”, осматривает фрески Софийского собора.

“Это было тяжелое для него время, - рассказывал И.Аксаков, - он остался без средств”. Вскоре, однако, Ф.Чижов всерьез увлекся шелководством, с которым познакомился еще в Италии. Арендовав у Министерства государственных имуществ плантацию тутовых деревьев близ Триполья (Киевская губерния), Ф.Чижов намеревался при помощи нового занятия не только обеспечить себе независимое существование, но и распространить промысел среди местных крестьян. Чижов сначала “раздавал деревья и яички червей даром”. Однако, как вспоминал шелковод, это был “промах: крестьяне, вообще не привыкшие к даровой о них заботливости и к даровому получению чего-либо, кроме разве наказаний, начали смотреть на самое дело с недоверием и только тогда начали дорожить посадками деревьев и яичками червей, когда за последние, при втором их требовании, я положил ничтожную плату... Шелководство шло у меня плоховато... но крестьяне мало-помалу полюбили это дело... Число семей, занимавшихся шелководством, увеличивалось”.

Основательно вникнув в тонкости нового дела, пионер-шелковод рассказывал о своем опыте в “письмах о шелководстве”, которые печатались “Петербургских ведомостях” (вышли отдельной брошюрой в 1853 г.).

“Едва ли есть другое хозяйственное занятие, - размышлял Федор Васильевич, - которое бы так ясно и так осязательно указывало человеку явление беспредельной воли Творца в самых ничтожных творениях и неизменность законов Провидения, объемлющего все сотворенное, равно-родного едва заметному и громадному: планетам, солнцам, нам самим и крошечному шелковичному червячку… Кажется, чего не придумала предусмотрительность природы по воле повелевающего ею благого Провидения”.

Время от времени Федор Васильевич бывал в Киеве. Приезжал к друзьям в Сокиренцы. “В числе прочих лиц, навещавших Галаганов, - вспоминал художник Л.Жемчужников, - был маленький, с быстрыми и умными глазами, Фед [ор] Вас [ильевич] Чижов, бывший профессор математики, потом учитель Галагана, с семейством которого он сделал путешествие в Италию. В Риме Чижов и Галаганы познакомились коротко с художником А.А.Ивановым и Н.В.Гоголем. Иванов сделал на них сильное и хорошее впечатление, как человек верующий, добросовестный и серьезно относящийся к искусству... О Гоголе он и Галаган сообщали, что сначала он был остер и интересен, а потом ...застенчив, скрывался и замечен в самом несчастном пороке, о котором говорил его товарищ Прокопович”.

Впрочем, не забывали его и москвичи. В мае 1854 г. “шовкового пана” (так уважительно Федора Васильевича величали в околотке) навестил И.Аксаков, обследовавший в ту пору украинские ярмарки по заданию Русского Географического Общества. “Живет он совершенно уединенно, - сообщал Иван своим родным, - выстроил себе маленький домик в полуверсте от какой-то казенной деревни, окопал себя рвом, завел у себя садик и плантацию шелковых деревьев. При нем несколько человек наемных работников. Шелковое его заведение идет отлично: он получил уже 2 медали за свой шелк и приохотил соседних крестьян к этому занятию, раздавая им безденежно семена и наблюдая за обращением их с червями. Человек уже 60 в окрестности стали разводить у себя тутовые деревья и червей... Видно, что уединение и мирная сельская жизнь просто набили ему оскомину: он скучает, хандрит, тоскует, рвется в Москву”.

Впоследствии он вспоминал: “Не одним, однако же, червям отдался он (Чижов – А.М.) в своем уединении, но и истории философии: громадные фолианты систематических выписок из книг свидетельствуют об обширности его чтения. Для развлечения же он занимался над собою упражнением воли, подчиняя себя разным придуманным им правилам, отсекая от себя ту или другую привычку”.

13 апреля 1855 года в чижовском дневнике появилась очередная запись: “Был я в Москве, [когда] пронеслась весть о кончине Николая Павловича. Вступил на престол Александр Николаевич. В первую минуту как-то полегче стало дышать, но едва прошла первая минута - все радовались, (на что-то) надеялись, - я спрашивал: не рано ли?”.

Получив разрешение жить в Москве, Ф.В.Чижов возобновил сотрудничество с журналами, в частности, с “Русской беседой”. Вскоре он принял предложение земляков, костромских дворян А.П. и Д.П.Шиповых, организовать промышленный журнал, изданию которого братья-откупщики обязывались оказывать финансовую поддержку. В своем дневнике Ф. Чижов отметил новый поворот в жизни: “[22 марта 1857 г.] Затеял я в Москве дело - издание “Вестника промышленности”. Опять сбился в пути: прочь история искусства, принимайся за политическую экономию, за торговлю и промышленность. И то сказать, это вопрос дня; это настоящий путь к поднятию низших слоев народа. Здесь, по моему предположению, купцы должны выйти на свет общественными деятелями. А купцы - выборные из народа. Купцы - первая основа нашей исторической жизни”.

Так поиск “русской души” в шедеврах русского изобразительного искусства и мечты о всеславянстве трансформировались в мысль о просвещении купечества. Энергично взявшись за дело (согласие на участие в журнале дал известный экономист И.К.Бабст), Ф. Чижов разработал программу издания. Основная задача журнала - выяснение нужд торговцев и предпринимателей, создание общественного мнения в поддержку национальной промышленности. Чижов вновь побывал за границей, где познакомился с постановкой подобных изданий.

Первый номер чижовского “Вестника промышленности” появился в июле 1858 года (выходил до 1868 г.). В журнале публиковались обзоры промышленности, давались сведения о состоянии внутреннего рынка, о методах ведения хозяйства в европейских странах, о новых изобретениях и т.д.

Одна из статей редактора “О переносном газе в Москве” заинтересовала Николая Лескова, который прислал письмо из Пензы: “Имея некоторое значение в нашем промышленном кругу, я надеюсь в некоторой же степени содействовать распространению Вашего журнала в Пензенской и Самарской губерниях и потому прошу Вас сообщить мне программу этого издания и нескольких прошлогодних №№, хотя, например, тех, где помещено дело о переносном газовом освещении, которое интересует здешнюю публику”.

Ранее (в 1857 г.) Ф.В.Чижов получил письмо от графа Ф.П.Толстого, извещавшего его об избрании почетным вольным общником Императорской Академии художеств. В 1859 г. он вместе с графом А.К.Толстым и М.Е.Салтыковым, по рекомендации И.Аксакова, стал членом Общества любителей российской словесности. “Нельзя не упомянуть притом, - отмечал И.Аксаков, - что, самый разгар своей деловой поры, он удосужился, из уважения к памяти Гоголя, заниматься изданием и продажею его сочинений и аккуратнейшим образом доставлял выручку родной сестре и другим наследникам писателя: все последние три издания Гоголя - дело Чижова, не исключая и корректуры!”.

Постепенно расширялся круг знакомств, рос авторитет редактора в торгово-промышленном мире столицы. По свидетельству Аркадия Черокова, “одиночками и группами промышленники, крупнейшие более (В.К.Крестовников, И.Ф.Мамонтов, П.П.Малютин, С.М.Третьяков, А.И.Кошелев, Т.С.Морозов, И.А.Лямин, К.Т.Солдатенков, В.А.Кокорев и др.), инстинктивно чуявшие родник собственного благополучия, заявлялись в редакцию с жалобами, запросами, за советами, - нередко составлялись особые беседы, которые ценились драгоценней всяких книг и лекций”.

Тем не менее, в финансовом отношении журнал (с 1860 г. стала выходить газета “Акционер”) лихорадило - зачастую денег на выпуск очередного номера не хватало. Особо сложным стало положение журнала после выхода из дела братьев Шиповых. В конце 1860 г. Ф.Чижов и И.Бабст (ставший соредактором) стали склоняться к мысли о приостановке издания. Тогда председатель Московского Биржевого комитета А.И.Хлудов и старшина комитета И.А.Лямин от имени крупных фабрикантов обещали подписаться на 1500 экземпляров “Вестника промышленности” и такое же количество номеров “Акционера”. “Доставлен был список разверстки, - вспоминал Аркадий Чероков, - и согласно ему журнал рассылался ежемесячно по указанному числу экземпляров в одни руки, иным даже по 40-50 экз., как Лямину, Малютину и др.”. Любопытно, что часть подписчиков не указала адресов - сотни оплаченных экземпляров оставались в распоряжении редакторов.

После очередной задержки с поступлением подписных денег в конце 1861 г. Ф.Чижов заявил о прекращении “Вестника” и не изменил своего решения, несмотря на неоднократные ходатайства московского купечества. Издание “Акционера”, впрочем, было продолжено - с 1863 г. он выходил в качестве приложения к аксаковскому “Дню”. Годом позже “Акционер” тоже был прекращен, однако в “Дне” был введен экономический отдел, редактировавшийся Чижовым.

Редактируя журнал, Ф.В.Чижов постепенно втянулся и в непосредственную “черновую, поденную” работу, показав себя талантливым и умелым практиком. Слова Федора Васильевича обращалось в дело. “Личные дела, собственные интересы, - свидетельствует И.Аксаков, - мало его заботили. Только то дело и было властно привлечь его к себе, за которым он мог признать какое-либо гражданское, общеполезное значение... Только общественное дело становилось ему своим, личным; только в успехе такого дела, созданном его личными трудами, обретал он себе личное удовлетворение и, как он выражался, самый дорогой эгоистический интерес”.

С 1858 г. Федор Васильевич принимал активное участие в организации общества по строительству железной дороги до Сергиева Посада. По замыслу (и реализации) первого частного предприятия такого рода в России, сознательно основанного без привлечения иностранного капитала.

Учредителями Общества выступили братья Шиповы, а также Николай Гаврилович Рюмин и Иван Федорович Мамонтов. В новом для себя деле Ф.В. Чижов остался верен своим принципам - приниматься за работу не иначе, как предварительно все, взвесив и обдумав. Для того чтобы получить данные о возможном числе пассажиров, он снарядил шесть троек с молодыми людьми, которые, находясь в определенных местах Троицкого шоссе, должны были днем и ночью считать всех прохожих.

Одним из счетчиков был Аркадий Чероков, который позже рассказывал: “Нас (я был в числе одной из троек еще студентом) было всего шесть троек. Сменяя друг друга по желанию, один из каждой тройки неизбежно должен был бодрствовать и считать прохожих и проезжих; но большею частью мы всегда и ночами стояли подвое, а днями так и все трое. Прохожих считать было не особенно трудно, когда не приходилось перебегать через шоссе; но затруднительно было иметь дело с проезжими: нужно было забегать навстречу и заглядывать в повозки и экипажи к удивлению седоков, принимавших нас иногда за нищих и попрошаек и даже подававших милостыню. Однако нам строго было приказано не беспокоить проезжих и лучше поступаться некоторою точностью, - определять наглядно, - а с прохожими не вступать ни в какие объяснения и не отвечать на расспросы – “зачем это?”. Но в Лавре, среди богомольцев, распространился уже слух, что это считают и пишут... для того, чтобы всех баб и девок забрать на войну несчастную, где наших душат сильно англичане и французы; и возвращающиеся от Троицы даже спрашивали нас об этом и о том - долго ли еще нехристи окаянные будут бить православных? Мы разубеждали, как умели, но утешали с трудом, - нам не верили... Таких счетных недель было у каждой тройки по шести через неделю свободную, когда мы, после проверки одна другой, сводили свои цифры в одну общую и сдавали самому Чижову”.

Предубеждений против “проведения железной дороги к нашей древней святыне, уменьшающем благочестивую ревность молельщиков, следовательно, потрясающем первые устои нашей народной жизни” было достаточно не только среди паломников. Вяло шла объявленная – после утверждения Устава “Общества Московско-Ярославской железной дороги” (май 1859 г.) – подписка на акции. Для ее оживления Ф.Чижов и барон А.Дельвиг написали брошюру “Московско-Сергиевская дорога от учредителей”, в которой экономическими расчетами доказывали выгоды участия в Обществе.

Немалые дипломатические способности потребовались и для того, чтобы “гасить” возникавшие среди некоторых учредителей мысли о ликвидации Общества, а также решать проблемы, связанные с формированием правления. Ф.В.Чижов, не располагавший в первое время средствами для приобретения достаточного количества акций, стал кандидатом правления Общества.

Осенью 1860 года правление Общества направило барона А.Дельвига и Ф.Чижова за границу для установления контактов с заграничными банкирами и заказа подвижного состава. В Лондоне, - вспоминал барон А.Дельвиг, - “одним из первых наших визитов был визит к А.И.Герцену, которому я рекомендовал Чижова и который был очень рад видеться с нами. Приняв нас, он немедля прочел передовую статью последнего номера его издания “Колокол” о приезде в Варшаву трех монархов Русского, Австрийского и Прусского (последний тогда был регентом), угнетающих, по его мнению, Польшу, разделенную их предками”.

По возвращении в Москву – известие о смерти Константина Аксакова. “Грустен, сильно грустен нам преходящий год, - писал Федор Васильевич М.Погодину в декабре 1860 г., - дай Бог, чтоб вам, как семейному человеку, новый был счастливее, а нам, холостякам, ждать уже нечего. Все лучшее мы уже похоронили… Вы у нас теперь волею и неволею – старейший в небольшой семье”.

Между тем, правлению Общества Московско-Ярославской железной дороги, в котором авторитетный Ф.В.Чижов стал председателем (лето 1861 г.), удалось успешно реализовать проект. В августе 1862 г. состоялось торжественное открытие дороги на Сергиев Посад. “Директоры правления дороги и я, - вспоминал известный специалист ведомства путей сообщений барон А.И.Дельвиг, - поехали в Сергиевский Посад с первым пассажирским поездом, который на Сергиевской станции железной дороги был встречен всем духовенством Троицкой Лавры, отслужившим благодарственное молебствие”. Свое “дорогое детище” не оставлял вниманием Федор Васильевич (с 1871 г. – председатель правления Московско-Курской железной дороги) и впоследствии – довел дорогу до Ярославля, а потом и до Вологды.

В пору финансового учредительства Ф.В.Чижов (“одно уже имя служило нравственным знаменем”) был избран (1867 г.) председателем правления первого частного банка первопрестольной – Московского купеческого. “Чижову обязан Купеческий банк, - считал И.Аксаков, - твердостью своей первоначальной основы; он заложил прочный фундамент частному банковому кредиту в Москве и, можно сказать, во всей России; он установил образцовые порядки и показал пример в торговой среде строгого соблюдения долга, не взирающего ни на лица, ни на капиталы”. Операции Московского купеческого банка быстро развивались; росла и доходность - с 12% в 1867 г. до 19,4% в 1869 г.

В 1869-м, Ф.В.Чижов оставил пост председателя правления банка, возглавив правление только что учрежденного Московского купеческого общества взаимного кредита. Через несколько лет - в письме к В.Печерину – Федор Васильевич, между прочим, заметил: “Хорошо быть фонарщиком, т.е. засветить дело и поддерживать горение, пока это дело не станет крепко на ноги; станет - и довольно. Иначе во всяком промышленном деле через несколько лет... непременно образуется рутина, которая убийственна до крайности... У нас все любят сесть на нагретое место, а не охотники устраивать новое, - а меня калачами не корми, только дай новое, если можно большое и трудное”.

Близкий к семейству Аксаковых, Федор Васильевич помог найти им покупателя их подмосковной - Абрамцево. В 1870 г. усадьба перешла к семье С.И.Мамонтова. Отец Саввы - Иван Федорович - давнишний компаньон Ф.В.Чижова по многим делам, начиная с Сергиевской дороги. По свидетельству Аркадия Черокова, Федор Васильевич ценил Мамонтова-старшего “за ровный, тихий характер и всегдашнюю готовность идти на пользу русской промышленности, хотя до самопожертвования”. Симпатизировал он и энергичному, творчески одаренному Савве, который, возглавив после смерти отца (1869) семейное дело, не раз следовал советам “великого учителя”. “Чижов был научно образованный и “тонкий” человек, - вспоминал Савва Иванович, - ум благородный, чуткий, острый, отнюдь не податливый ни на какие компромиссы. Из бесед с ним чувствовался зоркий, строгий и деликатный экзаменатор. Добрый по натуре, он был требователен к близким ему людям и, кого любил, того часто журил и даже подчас изводил, так что постоянно надо было быть настороже”.

“Чижов очень заинтересовался моей работой”, - сообщал в 1873 г. жене Савва Мамонтов, вернувшись из Рима. Там, под влиянием М.Антокольского, он приохотился к скульптуре. И в Москве лепил необыкновенно быстро - один бюст за другим. “Разговорами о скульптуре” дело не ограничилось - уступив своему темпераментному подопечному, Федор Васильевич согласился позировать Савве.

Между прочим, в Риме С.Мамонтов сдружился с В.Поленовым, которого Федор Васильевич знал с детства. Наезжая в Петербург по делам, надворный советник Чижов, как правило, останавливался у советника тайного - Д.Поленова. Так случилось и в 1873-м. “У нас теперь гостит Федор Васильевич, дорогой мой Вася, - сообщала М.А.Поленова сыну, - перед своим отъездом из Москвы он видел твоего знакомого и хорошего приятеля Мамонтова, который ему много о тебе говорил. “Он очень и очень полюбил Васю и отзывается о нем с большою похвалою”. Говорит, что, слава богу, ты здоров и принялся усердно за работу; эти вести очень порадовали папа и нас всех, дорогой мой Вася”.

В 1875 г., находясь во Франции на лечении, Ф.Чижов встретился со своим любимцем Васей, пенсионером Академии художеств. Через него познакомился с И.Репиным. В 1875 г. был написан портрет “дяди Чижова”, о чем В.Поленов сообщил родным: “Дядя уже уехал в Москву. Портрет я написал и, кажется, удачно. Все, кто его видел, находят большое сходство. Я сам отчасти доволен. Репин говорит, что это лучшая моя вещь, которую я когда-либо произвел... Сам дядя особенно доволен тем, что он вышел раскольником и старовером. В лице я более всего доволен лбом, в котором вышла дума, и глазами, которые выражают, как мне кажется, и строгость его и доброту. А по всей фигуре и в руке видна его могучая железная воля”.

Замышлял писать Чижова И.Репин. Во Франции, однако, не случилось. Обосновавшись в 1877 г. в Москве, художник навещал больного старика. В очередной раз пришел 14 ноября – в день смерти Федора Васильевича. И.Репин сделал рисунок. Потом написал небольшую картину “Мертвый Чижов”, которую подарил Савве Ивановичу.

Похоронили Ф.В.Чижова в Даниловом монастыре. На кладбище, где тогда покоились Н.Гоголь, А.Хомяков, Ю.Самарин, братья Киреевские...

Душеприказчики Чижова - С.И.Мамонтов и А.Д.Поленов – ознакомились с духовным завещанием “дяди Чижова”: “Библиотеку мою со шкафами отдаю в Румянцевский музей. Три портрета: один скульптора Витали, работы Карла Брюлова, другой пожилого человека с мальчиком работы Левицкого, третий Лосенка работы его самого, отдаю в тот же Румянцевский музей. Мой дневник в книгах и тетрадях прошу, не позволив никому читать, передать запечатанными в тот же музей с тем, чтоб его не могли распечатать ранее сорока лет. Туда же и на том же условии передаю всю мою переписку”.

Выполнил Савва Иванович и заветную мечту своего “учителя” - устроил в 90-е годы (по реализации принадлежавших Федору Васильевичу акций Московско-Курской железной дороги) пять технических училищ в Костромской губернии.